Наташа вконтакте притащила. Стих про ихнего Глеба. Но, я его чуть-чуть модифицировала, теперь про нашего!
под подушкой глеба десять мертвых медвежат так на всякий случай пусть себе лежат в голове крутилось множество идей победила та что с кратким словом пей
Не, я нормальный же человек. Я понимаю, что Вадик Самойлов ГОРАЗДО более одаренный вокалист, классный аранжировщик, музыкант, администратор и вообще... Я не знаю, семьянин, трезвенник, язвенник и всё такое. Не, я не прикалываюсь - я это все реально понимаю! Объективно. Но... Глеб гений! Их нельзя сравнивать. Это как... Иисус и Зилот. Пётр мо-ло-дец! И наделал так то больше. Продуктивнее. Но, кому это интересно, если он видел Иисуса? Я говорю жестокие вещи, но Вадик был бы полезен, если бы он родился лет через сто, после смерти Глеба. Как утешение об утрате. Упс. Простите меня. Я не ведаю, что несу. Слава Богу! Все живы. Мы можем выбирать. Как можем. А чо тут выбирать то? Всегда так было, всегда так будет.
Куда меня понесло? Напилась.
ЗЫ: Самое главное то забыла. Не все ж врубаются. Это фанера. Вот так. Юбилейный там какой то супер-хрюпер концерт, но фанера. У Глеба. Угу. Вадику так спокойнее. Это - ОТВРАТИТЕЛЬНО! Вот поэтому я не люблю Агату Кристи. И Вадика.
Как же мне нравится пацан Уилла Смита! Даже больше, чем Уилл Смит. Я хочу его к себе домой! Ну, что я бы могла поделать с Уиллом? Моей фантазии хватило бы часа на полтора. Если бы все хорошо пошло. А маленького я могла бы тискать, нянчить, играть, целовать в нос и БЕСКОНЕЧНО умиляться его кудряшкам! Мдя... кажется я окончательно готова стать бабушкой. Как бы теперь уговорить Вову женится на негритянке.
Андрюха сегодня приходил к Юрке просить утешения и защиты.
-Ну, почему так? Почему мне вечно пихают репертуарный план, какой им надо и никогда, никогда не спрашивают, хочу ли я это вообще петь? Ну, вступись уже за меня! -Да че ты орешь? Всем так пихают. И все матерятся, но поют, что скажут. -Не все. Ольга вон, поет чо хочет, как хочет и когда хочет. И никто её никогда не заставляет. -Я тебе щас поясню на конкретном примере. Хочешь, я тебе щас между глаз врежу? -За что? -А просто так. Потому что я сильнее. Я же сильнее? -Ну да… -А теперь смотри. Ольга, хочешь я тебе между глаз врежу? -А табуреткой по башке ты не хочешь? -Вооооот. Поэтому ты, Андрюха, всегда будешь петь, что скажут, а она не будет. У неё табуретка есть. И даже когда у неё её нет, все думают, что она есть.
Философ, блядь. Тонкий знаток человеческих душ, я бы сказала.
Мне просто это надо изучать внимательно и долго. Я люблю его до... до последней черты! Это главный поэт в моей никчемной жизни. Не знаю даже стоит ли его пытаться качать в массы. Он прост, как Пушкин. Только глубины и боли там больше.
Обидно, что при всём потрясающем богатстве его композиций, их редкой оригинальности, неоспоримом мастерстве исполнения и задействованных в нём больших ресурсах, они передаются с известной долей фальши: это "послание, не пропущенное через внутренний мир". Вот ещё одна из многочисленных трагедий этого уникального человека.
Да, Лёвка ему вредит. Потому что, при всей моей любви, Лёвкина задорная и жизнеутверждающая сексуальность - нивелирует смысл. Ну, не нашел этот поэт своего голоса. Мне кажется все это понимают и чувствуют, как и я. И весь проект *Нечетный воин* задуман с единственной целью - вложить эти стихи куда надо. Найти того, в кого можно вложить. Но, нет пока. Не нашелся тот, кто надо.
Эзотерика его мышления потрясает. Его воображение рисует очертания миров далеко за пределами нашего мира; и простые вещи - явления нашего земного порядка - предстают совершенно иными: частью выхваченных прожектором удивительного карасёвского восприятия запредельных, потусторонних исполинов. Одновременно - каждое его поэтическое высказывание: сугубо личное, конфиденциальное, направленное вглубь собственного внутреннего "я". Это совершенно новый тип лирики, ни на что не похожей, не имеющей аналогов ни в русской, ни в зарубежной поэзии, рок- или поп-музыке.
Ладно. Не всем везет. Я буду это просто читать. Со своей музыкой в голове.
Поэт и рок-музыкант, Миша известен в Бобруйске и далеко за его пределами. Коренной бобруйчанин, он родился тут (1953) и прожил большую часть своей сознательной жизни. Карасёв (Карась) известен широкой публике как автор песен и аранжировок знаменитой группы Би-2, занимающей верхние места таблиц популярности в Австралии и России. Группу основал - и стал её ведущим вокалистом - Мишин родной племянник (сын сестры), бобруйчанин Саша (Шура) Уман.
Выпускник бобруйского химтехникума, Карась никогда не работал по специальности, но полностью посвятил свою жизнь музыке. Продвинутый бас-гитарист, сочинитель песен, Карась самостоятельно овладел сложнейшей наукой аранжировки, добившись невероятного для нестоличной рок-группы уровня композиций, игры и качества звука. Он являлся бессменным руководителем коллектива, известного позже под названием "Солнечная Сторона", благодаря одноименной пластинке (виниловому диску), выпущенному фирмой "Мелодия".
Костяк группы составили Вова Голуб, Сергей Шамало, Саша Ротань, сам Карась и Ольга Петрыкина, а с ними работали, приходили и уходили: Моня (Михаил Куржалов), Шура Добровольский, Пельмень (Гена Михайлов), Шура Григорьев, Юра Шевченко, Вадик Сажин, Хмырь (Юра Терновой), Володя Буслович, и другие. Звукозаписи помогал совершенствовать Пип (Вова Попов).
Я сотрудничал с группой Карася с самого начала, когда Миша ещё учился в химтехникуме, и внёс определённую лепту в карасёвские аранжировки, тексты, стили, манеру игры. Многие его идеи, приёмы, штрихи, находки: "заимствованы" у меня. Вернее, не заимствованы и - тем более - не украдены, а переосмыслены, уже в ином качестве став его собственными. Миша сам сказал о себе в одном из своих текстов: "Никогда я не шёл против правил". И это чистая правда. Трудно найти другого такого же человека. Правда, не каждый осознает, что подобный уровень щепетильности: стигма с трагическим оттенком для него самого и близких ему людей. А индифферентность к своим авторским правам и гонорарам автоматически переносит себя и на тех, кто с ним годами работал.
Время от времени я был участником карасёвской группы, в качестве клавишника и аранжировщика, и даже пробовал себя в амплуа вокалиста. Как раз в период подготовки вышеупомянутого диска "Солнечной Стороны" я примерно год или полтора в очередной раз состоял официальным членом группы. Особенно большой вклад я, Вова Буслович и Вадик Сажин внесли в аранжировки, саунд, манеру песен для диска. Практически всё, что играют на диске клавишные: придумали мы с Бусловичем, при некотором участии Сажина. Многие эти приёмы и находки перекочевали в аранжировки Би-2 без существенных изменений. (В аннотации к диску никто из нас троих не упомянут, и даже не получил ни одной копии).
Практически все карасёвские тексты некоторых периодов правились мной и Толиком Симановским, хотя слово "правка" - опять-таки, не подходит. Наша редакторская работа, скорее, помогала потрясающему карасёвскому интеллекту переосмысливать музыкально-поэтические приёмы, и приходить к новым решениям. Некоторые тексты Карась присылает мне на "проверку" и сейчас.
Крайняя аполитичность Карася, его полная индифферентность к тому, кто и какими руками прикасается к его проектам, в своё время уже привела к тому, что их раскручивала местная коммунистическая власть. В сегодняшней нашей жизни его пронзительные, потрясающие прозрения оказались в руках ориентируемой на Ближний Восток клики, цели и природа которой прямо противоположны гуманистической сущности "материала". Его музыку исполняет группа, которая никогда не станет в России "своей". В музыкально-эстетическом плане ей на сегодня нет равных. Однако, во всём, что они делают, присутствует не сразу уловимый привкус китча, обрыв нити "музыка -- духовность" (т.е. - гламур, внешний лоск). Как сценическая группа, эти ребята уступают многим. А вот на дисках они - благодаря карасёвскому гению - звучат, как никто другой.
Сам совершенно русский человек (не просто по батюшке - это само собой; по самой своей природе), Карась "перелил" свою душу в искривляющий её сосуд, выплёскивающий в наружный мир явно "некарасёвскую" интонационность. Александр (Шура) Ротань и Ольга Петрыкина так и остались непревзойдёнными интерпретаторами карасёвского "голоса", единственными "переводчиками" его внутреннего "я". Переживший катарсис, Карась поднялся высоко над вокальными и эстетическими возможностями Шуры и Ольги, но адекватного "рупора" не нашёл. Его попытки реанимировать сотрудничество с Петрыкиной ни к чему выдающемуся не привели; да и не могло быть иначе. Обидно, что при всём потрясающем богатстве его композиций, их редкой оригинальности, неоспоримом мастерстве исполнения и задействованных в нём больших ресурсах, они передаются с известной долей фальши: это "послание, не пропущенное через внутренний мир". Вот ещё одна из многочисленных трагедий этого уникального человека.
Поэзия Карася: неотъемлемая часть синтетического жанра, который он же сам и создал "под кодовым названием" "песня"; если разобраться - это поднятый на совершенно иной уровень новый тип артистического высказывания.
Так что воспринимать его "стихи" в качестве самодостаточных было бы неверно. Отсюда все шероховатости, натянутости, передёргивания, которые начинают "звучать" только вместе с исполняемой "живьём" музыкой.
Как практически любому рок-музыканту провинциального города, Карасю пришлось не раз менять "крыши" и меценатов. Химтехникум, Белорусский Шинный Комбинат, Городской Дом Культуры: далеко не полный список "хождения по кругу". В конце концов, Миша и его группа обосновались в ресторане усадьбы Мышковичи, обласканные легендарным Старовойтовым. Фактически загородный ресторан Бобруйска и Кировска, он предоставил (с помощью колхоза "Рассвет") невиданные возможности. За исключением периода работы в Костромской филармонии, "Караси" (как называли в Бобруйске Мишину группу) на много лет обосновались в Мышковичах.
Однако, ни филармоническая деятельность, ни шикарные на фоне общего советского уровня аранжировки, ни совершенно неповторимые идеи, ни прекрасные для того времени записи не принесли Карасю ни достойного существования, ни признания. Всё на союзном уровне решала протекция, интриги, денежные знаки, и, конечно, московская прописка. А в Беларуси все "вакансии" в пределах столичного Минска уже были "забронированы". Подорванное здоровье (нажитая "питанием на ходу" и тем, что "всё на нервах", язва; операция (вырезано 3 четверти желудка), скромное (мягко говоря) существование, неудобства и трудности, связанные с поездками в Мышковичи постепенно "доканывали" даже такого удивительно стойкого человека, как Миша. К концу 1980-х силы его уже на исходе; его надежды на что-то лучшее иссякают; ему становится трудно сдерживать нахлынувший потоком пессимизм.
А тут ещё и репрессии, которые в Могилёвской области с началом Перестройки не только не исчезли, но лишь усиливались. Вызов в КГБ Симановского; "конфиденциальные" беседы с Карасём майора КГБ обо мне; разгром бобруйских литературных кружков; избиения активистов; варварское и целенаправленное разрушение Старого Бобруйска; усиление стукаческого аппарата: всё это сделало нашу жизнь в Бобруйске не только бесперспективной и безнадёжной (невыносимой!), но и связанной с риском. А когда под каток репрессий попал сам Старовойтов: оставаться в Беларуси стало уже просто опасно. И Карась принимает роковое решение: "ехать в Израиль".
Всё, что в прошлое одето: "Не умею и не буду"; Если вспомнишь рядом где-то: Забери меня, забери меня отсюда...
Это (как всегда - иносказательно) - об иммигрантской жизни не в смысле географии, но в смысле "выпадения в осадок" из эпохи: о времени, в которое ему выпало жить.
Фактически депортированный из Беларуси, и перехваченный израильскими спецслужбами вместе с семьёй в Варшаве, я был против моей воли доставлен в "еврейское государство", откуда вырвался благодаря косвенной помощи Международной Амнистии. В те годы я неоднократно бывал у Карася в Ашдоде, где он купил самую скромную квартирку, и, таким образом, залез в неимоверные долги: квартиры продавались новым иммигрантам по грабительским ценам. Это был для него период очередного переосмысления: только на сей раз не стиля и манеры своих песен, а всей жизни. Он почти поставил крест на музыкальной карьере, и решил посвятить оставшиеся дни семье. Приобретя квартиру, он тем самым сжёг за собой все мосты и нацелился на каторжную работу, как будто был всё ещё двухжильным. В мастерской по изготовлению памятников, куда его кто-то устроил, приходилось вкалывать в прямом смысле как на каменоломнях. Израильтянам незачем тратиться на механизацию производства: при таком избытке квази-дармовых рабочих рук новых иммигрантов из СССР и пожизненных узников - палестинцев (вместо дорогостоящих машин ведь могут работать рабы). Сам Карась ни за что не согласится с таким толкованием. Где бы он ни жил, он "такой же, как все": "один из народа".
Я уже не помню, что приключилось с Мишей на этих каторжных каменоломнях, только через пару лет ему пришлось оттуда уйти на завод. У меня нет морального права на инсинуации - по какой причине его переехала цеховая машина... (место было "пустое" и хорошо освещённое; сам он - огромный детина; такого нельзя не заметить). Могу лишь напомнить о тысячах аналогичных случаев на израильских производствах, когда новых иммигрантов увечили машинами, травили, избивали до полусмерти только "за то", что они русские.
Карася "собирали" буквально по кусочкам. Язык не поворачивается назвать, перечислить его жуткие увечья. Вряд ли кто-то мог предположить, что он выкарабкается. Спасли присутствующие в израильских больницах "с миссией" врачи из России, Европы и Америки...
Спасли, но оставили жить инвалидом. Особая сетка на животе ("до гроба"); ножная лимфадема (в отсутствие вырванного лимфоузла): и многое другое, от чего можно вздрогнуть.... За инцидент с Мишей Карасёвым никто не ответил...
И вот именно тогда, когда, казалось бы, жизнь окончена и бесповоротно проиграна, в течение двух-трёх лет инвалидности Миша пережил своего рода катарсис. Нечто мистическое и необъяснимое снизошло на него, и он стал писать поистине гениальные произведения, по сравнению с которыми всё, что он делал до сих пор: мало что значит. Не зря про такое говорят: открылся "третий глаз". Не менее поразительно и то, что, живя в "сплошном микрорайоне" - городке Ашдоде в пустыне на африканском побережье Средиземного моря (не подумайте, что я не знаю географии) - Карась в полном смысле этого слова вернулся в Бобруйск 1980-х, где до сих пор и живёт, вопреки всем физическим законам и параметрам этого бренного мира, наперекор геофизике, расстояниям, однонаправленному времени, "здравому смыслу" ("уехали, как если бы остались"). И всё, что он создаёт сегодня: это свежий глоток воздуха оттуда, из 1980-х; ведь то, что с нашей человеческой планетой стало сейчас - намного страшнее того, что случилось в те годы (...то была только прелюдия...).
Это даёт нам полное право поместить - в дополнение к его малоизвестным или вообще неизвестным стихам 1980-х - несколько примеров его сегодняшних текстов из песен для Би-2.....
В стихах и песнях Миши: смерть целого поколения, трагическая кончина целой культуры: и тех, кто уехал - и тех, кто остался. Они открывают перед нами жуткую картину кровавой бойни; невидимой, тайной, необъявленной войны.
Иносказательность, притча, символы-метафоры, "генетический код" сокрытых связей между вещами, доступный лишь особям с "третьим глазом", боль, равная вдохновению, и любовь, равная боли: вот некоторые "узлы" его языка.
Эзотерика его мышления потрясает. Его воображение рисует очертания миров далеко за пределами нашего мира; и простые вещи - явления нашего земного порядка - предстают совершенно иными: частью выхваченных прожектором удивительного карасёвского восприятия запредельных, потусторонних исполинов.
Одновременно - каждое его поэтическое высказывание: сугубо личное, конфиденциальное, направленное вглубь собственного внутреннего "я". Это совершенно новый тип лирики, ни на что не похожей, не имеющей аналогов ни в русской, ни в зарубежной поэзии, рок- или поп-музыке.
Его мышление соединяет каждое движение человеческой души, каждый подвиг, или - наоборот - позорное малодушие: с космическим огромом неведомых нам, но ощущаемых им законов надчеловеческого бытия. Мечта, нежность, верность: это для него не отвлечённые символы; равно как и поражение мужественности, доброты и справедливости в лице индивидуума означает вселенскую катастрофу. Наша эпоха для него - это эпоха, когда погибает Последний Герой (вагнеровский Зигфрид), и на смену ему "никто не придёт" (см. одноименный текст) - как было в прошлом; и прервётся связь поколений....
Лев Гунин
Дополнительный ("неисчерпаемый") источник сведений о Карасе и членах его группы: моё "Ожерелье романов" - дневниковых романов, один из которых, "Заводная Кукла" (проходящий многолетнюю - всё ещё не оконченную - редакторскую работу), есть в Интернете. Многие фотографии публикуются впервые.
ПРИМЕЧАНИЕ: Тексты Карася и Би-2 тут ВПЕРВЫЕ приведены в соответствие со стилистическими, поэтическими, синтаксическими и грамматическими нормами. Многие авторы Интернет-версий НЕПРАВИЛЬНО услышали слова песен, НЕПРАВИЛЬНО обозначили цезуры, изобразили тексты с чудовищными ошибками. Таким образом, это УНИКАЛЬНАЯ И ЕДИНСТВЕННАЯ ПРАВИЛЬНАЯ ПОДБОРКА.
Михаил Карасёв: Избранные тексты 1980-х
все тексты Карася 1980-х - 2000-х даны в редакциях Льва Гунина [пунктуация, синтаксис, разбивка на строки, заглавные и малые буквы, графическое расположение, соответствие строки стихотворному размеру, ритму и рифме, исправление грамматических ошибок, и. т.д.]
МОЙ ВЫХОД ОБЪЯВЛЕН
Мой выгод объявлен и занавес поднят И струны как нервы натянуты больно Я снова на сцене под солнцем софитов
Нам прежде казалось - что если однажды Собраться всем вместе под знаменем песни Чтоб пел её каждый: Ведь сдвинутся горы Вспять реки покатят И сблизятся люди И станут друзьями И зло захлебнётся...
Всё в прошлом ребята Мы стали взрослее Друг друга не знаем И петь не умеем
Кто в замке воздушном живёт одиноко Кто всеми друзьями обманут жестоко Кто сыт безобразно удачлив и весел А кто глодает - ему не до песен... Кто платит по счёту Кто в долг занимает Кто верует в бога Кто в бога стреляет...
Мой выход объявлен Затем чтобы снова Всё начать сначала И делом и словом
Не в похмельном бреду не в тумане Не по мелкой играя - на цвет Я швырнул всё что было в кармане На число моих прожитых лет
Будет шарик лететь как по треку Мотогонщик к последней черте Чтоб опять доказать человеку Эти цифры не лучше чем те Чтоб сказать: "Твоя песенка спета, Отрекись от бесславной борьбы". Ну и пусть - я поставил на это Я надеюсь на выбор судьбы
Никогда я не шёл против правил Вдруг откажет судьба наотрез Ну и пусть - я на это поставил А у жребия свой интерес
Бог меня новым утром поздравит Не последнюю дарит мне ночь Ну и пусть - я на это поставил И теперь все сомнения прочь
Ты - надежда - мотайся как белка В колесе безнадёжном литом Мсти фортуна И глупо и мелко Я сегодня стою на своём
ДЕНЬГИ НА ВЕТЕР с участием Льва Гунина деньги на ветер среди святых и виноватых деньги на ветер есть берег истины иной деньги на ветер пусть он придет в лучах заката придет… не трогайте… он мой
деньги на ветер слоновой кости вижу башни деньги на ветер разинутых упреков рты деньги на ветер пусть он придет в лучах заката придет он из моей мечты:
идущий по самому краю несущий, несущий зарю я тебя знаю… я тебя жду…
и то что было набело откроется потом мой рок'н'ролл - это не цель и даже не средство не новое а заново один и об одном дорога в мой дом и для любви это не место
прольются все слова как дождь и там где ты меня не ждёшь ночные ветры принесут тебе прохладу на наших лицах без ответа лишь только отблески рассвета того где ты меня не ждёшь
а дальше - это главное похожий на тебя в долгом пути я заплету волосы лентой и - не способный на покой - я знак подам тебе рукой прощаясь с тобой будто с легендой
прольются все слова как дождь и там где ты меня не ждёшь ночные ветры принесут тебе прохладу на наших лицах без ответа лишь только отблески рассвета того где ты меня не ждёшь
и то что было набело откроется потом мой рок'н'ролл это не цель и даже не средство
не новое - а заново один и об одном дорога в мой дом и для любви это не место
солнце слепит и мудрый говорит: каждый костёр когда-то догорит и ветер золу развеет без следа… но до тех пор пока костёр горит каждый его по-своему хранит - если беда и если холода…
ещё не всё дорешено ещё не всё разрешено ещё не все погасли краски дня ещё не жаль огня судьба хранит меня… … судьба хранит меня…
раз ночь темна то жгут едва-едва и берегут силы и дрова зря не шумят не переводят лес но иногда найдётся вдруг чудак этот чудак всё сделает не так его костёр взовьётся до небес
ещё не всё дорешено ещё не всё разрешено ещё не все погасли краски дня ещё не жаль огня судьба хранит меня… … судьба хранит меня…
тот был не прав кто свой огонь сберёг: он обогреть других уже не мог и без потерь дожил до тёплых дней а ты так спешил ты всё спалил за час и через час большой огонь угас но в этот час стало всем теплей
ещё не всё дорешено ещё не всё разрешено ещё не все погасли краски дня ещё не жаль огня судьба хранит меня… … судьба хранит меня…
Всё та же старая дорога, Где дням давно потерян счёт. Она судьбой дана от Бога: Кому к мечте, кому - наоборот… Кому к мечте, кому - на эшафот…
И я ни в чём не сомневаюсь (Никто не скажет мне: иди!), Но, падая и поднимаясь, Живое сердце чувствую в груди… Живое сердце я чувствую в груди…
И лёгкий образ - как виденье, Как солнце новое: взойдёт, Своим крылом меня заденет, И в даль иную молча позовёт… И в даль иную молча позовёт…
Всё та же старая дорога. Я не боюсь длиннот в пути… Мне страшно, если вдруг с порога Однажды просто будет некуда идти… Однажды просто будет некуда идти…
она из воздуха и льда: дотронешься едва ли её прозрачные глаза меня не отражали
стеной разлука до самых звезд летит со мной
если бы ангелы твои оставили меня там где в тихой пустоте нить держит тонкая если бы ангелы смогли однажды рассказать сколько лун не назови я буду ждать
в чужое небо налегке как будто дни листая и след терялся на песке и лёд под сердцем таял
стеной разлука до самых звезд летит со мной
если бы ангелы твои оставили меня там где в тихой пустоте нить держит тонкая если бы ангелы смогли однажды рассказать сколько лун не назови я буду ждать
От земли - и до небес - Нам с тобою не достучаться. Как слова на песке: Всем известная формула счастья. Спето... Выпито... Люди разные закрывают глаза... Вот - осколки от горьких слез. Вот - обломки веселых праздников.
расстояния и пространства измеряя... пытаясь понять... ещё год - ещё одна станция... там уже нет меня...
От потери - и до любви Три звонка и одна телеграмма. Между песней этой - и той: Пол комедии и целая драма. Ночь, Верона... Слова и взгляды... В темноте голоса... Светлая полоса незаметная... Может, так нам и надо...
От привычки - до высоты половинка останкинской башни. Переправы, паромы, мосты... Берег завтрашний, берег вчерашний... От России - и до Австралии лишь куплет и припев... Ничего взамен не проси, нарушая законы, правила.
расстояния и пространства измеряя... пытаясь понять... ещё год - ещё одна станция... там уже нет меня...
Жадно так глотает солнце два серебряных крыла. Милый друг твой не вернётся в этот город никогда. И огни усталых улиц станут по тебе скучать; только им печаль такую в твоём сердце не унять.
и зажигать пьяные звёзды мне без тебя так будет сложно
Как легко плывут ресницы - не узнает твой герой, если что-нибудь случится вдруг там за морем с тобой. С ним теперь другое небо, облака над головой, и ступает ангел следом незнакомый и чужой.
и зажигать пьяные звезды мне без тебя так будет сложно
Всё коварная разлука обнимала как сестра; превращала её руки в два серебряных крыла. Сколько дождь шептал, а толку? Ей казалось - не всерьёз. И разбилась на осколки всех невыплаканных слез.
и зажигать пьяные звезды мне без тебя так будет сложно
Этот город стал твоей тенью, за которой я иду следом, опускаясь по течению огней.
И под действием её взгляда, Может, мне ещё пройти надо сквозь горящие врата ада - за ней.
Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума
И за тонким краем небосвода всё мерещится неясным светом мне короткая свобода, и в ней
этот город стал твоей тенью, за которой я иду следом, опускаясь по течению огней
Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума Медленно схожу с ума....
Я забыл, с чем рифмуется "жди". Но у времени много слов. Я увидел как впереди точит косу старуха-любовь. Снова краски меняет страх на плетень моих белых стен; с тёмной ночи и до утра - чёрной женщины падает тень.
никто не придет никто не придет
Я накапливал звуки-сны, называл это "белый джаз". Всё ушло с её легкой руки. Чёрных клавиш собачий вальс. Я писал о тебе белый стих, и вмещал весь словарный запас в танец дикий твоих чернил - то, что делало слабыми нас
Я больше не играю сам своей душой: Какая есть - кому-нибудь сгодится. Но медь - не золото, и твой герой - Последний, кем бы ты могла гордиться.
остаться в живых... отчаянный псих... не свой... не чужой... последний герой...
Всё то немногое - на чётное не ставь, Когда любовь и слёзы не дороже хлеба. И кажется - что до земли добраться вплавь Дано лишь тем, кто по воде уходит в небо...
остаться в живых... отчаянный псих... не свой... не чужой... последний герой...
холодный город расставил сети из песен о любви и смерти и до последнего куплета мы будем вместе играет ночь свои капризы и в лунном свете стонет призрак ему так тесно в чёрном теле на самом деле
сердце на волоске бьётся в истерике между теней легла тонкая радуга
по небу из стекла и клея плывет в прозрачной лодке фея и весь секрет её улыбки в короткой памяти золотой рыбки холодный город расставил сети из песен о любви и смерти но не осталось больше слов на зеркалах лишь пепел ангелОв
сердце на волоске бьётся в истерике между теней легла тонкая радуга
"Я не вернусь" - Так говорил когда-то, И туман Глотал мои слова, И превращал их в воду. Я всё отдам За продолжение пути, Оставлю позади Свою беспечную свободу.
Не потерять бы в серебре Её одну - Заветную.
Не по себе От этой тихой и чужой зимы, С которой я на ТЫ: Нам не стерпеть друг друга. И до войны Мне не добраться никогда - Моя безумная звезда Ведёт меня по кругу.
Не потерять бы в серебре Её одну - Заветную.
А в облаках Застыл луны неверный свет, И в нём Перемешались города - и я Зову её несмело.
Я так хотел тебя спросить: наверно - просто ветром быть, и не давать себе забыть, чем ты живешь и чем полна твоя тетрадь; тебя дожди учили ждать.
И он не сможет опоздать - кого ты ждёшь...
И кто хранит тебя с небес: не знаю - ангел или бес. В герои всех твоих чудес я не гожусь.
Но тот, кто так тебя хранит - я знаю, никогда не спит.
И всё-таки - я за тебя боюсь.
Небо закрытое над головой. Хочешь, возьми это небо с собой. Хочешь, верни это небо обратно...
Это небо - для тебя...
В каком-то промежутке дня нечётный воин у огня. Ещё не кончилась война: с ума сойти! Он тот, кто снится тебе в дождь, он чем-то на тебя похож, и всё, что ты так долго ждёшь - уже в пути...
Я так хотел тебя спросить: наверно - просто ветром быть, и не давать себе забыть, чем ты живёшь и чем полна твоя тетрадь. Тебя дожди учили ждать.
Я твоя медленная звезда В глубине далёкого моря - того что влечёт Я твоё грустное солнце с букетиком фиалок под дождём Я имя твоё произнесённое жестом беспризорного ветра На берегах тишины
Я твоя медленная звезда Я твоя медленная звезда Я твоя медленная звезда Я твоя медленная звезда
Знай что я не вся твоя судьба Я лишь одна из её возможностей Расскажи об этом птицам моим преданным странникам ожидания И когда я перестану сниться тебе - пусть это будет Новое название мира
После трудного дня приходит усталость. И теперь только нужно чуть-чуть отдохнуть. Нам от прошлых побед ничего не осталось, И ушедших обратно уже не вернуть.
мой друг... никогда не грустит... и пьёт эту ночь... вместе со мной...
Остывающий город в холодную вечность Собирает и строит свои корабли. Всё случится опять, и новые песни Как начало дорог в продолженье пути.
Нарисую тебя уплывающей вниз По теченью реки к чужедальнему порту. Гаснут в сумерках дня моих окон огни, Детских снов маяки тают за горизонтом.
Я купил всех своих - но чужим нипочём. Отправляется в вечность моя Атлантида. Мне так долго твердили, что все мы умрём От ума или горя, весны или СПИДа.
невероятная история вьётся гирляндой световых лет сменится день на ночь и новая в небе оставит серебряный свет
Нарисую тебя уплывающей вниз. Твоя лодка чиста как тропа, по которой Мой приятель по раю - упрямый Сизиф - Катит нашу любовь в постаревшую гору.
невероятная история вьётся гирляндой световых лет сменится день на ночь и новая в небе оставит серебряный свет
Большие города, Пустые поезда; Ни берега, ни дна.... Все начинать сначала.... Холодная война, И время, как вода, Он не сошёл с ума, Ты ничего не знала.
полковнику никто не пишет полковника никто не ждёт
На линии огня Пустые города, В которых никогда Ты раньше не бывала. И рвутся поезда На тонкие слова, Он не сошёл с ума, Ты ничего не знала.
полковнику никто не пишет полковника никто не ждёт
не осталось за спиной переправы ни одной! без надежды не спеша там где прячется душа... душа... душа... и в конце тоннеля свет а конца тоннеля нет... и совсем уже забыл что когда-то кем-то был!..
приют... приют... храню... храню... живу... живу... не так... не так... не так... не так... не так...
и в конце тоннеля свет ...................................... а конца тоннеля нет... ...................................... и совсем уже забыл ...................................... что когда-то кем-то был!.. ......................................
кажется, были уже непростые слова в неродном падеже... и в душе не спасают пески от тоски... кажется, было не так обретённое вслух на открытых местах, и теперь - на обратном пути - не найти...
ни я, а кто-нибудь другой, надёжный и живой, останется с тобой...
кажется, уже не тот по вертикали горизонт, и закат виноват... кажется, в последний раз проходит жизнь, играет джаз - не для нас... не для нас...
кажется, было не там, и в игре на своём я испортил всё сам, и потом вся на свете мура до утра...
ни я, а кто-нибудь другой, надёжный и живой, останется с тобой...
кажется - уже не тот по вертикали горизонт, и закат виноват... кажется, в последний раз проходит жизнь, играет джаз - не для нас... не для нас...
кажется - уже не тот по вертикали горизонт, и закат виноват... кажется, в последний раз проходит жизнь, играет джаз - не для нас... не для нас...
деревянные солдаты... каждый третий был мне братом... был мне брат...
от заката до рассвета шли зимой, шагали летом... весь отряд...
если кто-нибудь, сбивая шаг в строю, видел небо - значит был уже в раю... значит, всё, что было - спишут, если он уже не дышит, и не слышит, оставляя брешь в строю...
накрывало всю колонну: деревянные не тонут - не горят... говорили тем, кто ранен: если упадём, то встанем. ты - солдат.
и вставали те, кто падал, снова в строй, оставляя без возврата за спиной ржавый воздух, с кровью лужи, страх внутри и смех снаружи - оставляли без возврата за собой.
и в конце, как оказалось, всё сложилось и сломалось заодно. только тем, кому досталась запредельная усталость - всё равно.
об усталости не вспомнить - не забыть. от усталости не смогут убедить.
что досталось деревянным: всё по правилам обмана, с этой правдой как ни странно дальше жить.
дай им, Господи, отныне два патрона в магазине, только два. первый - в небо, ниже тучи. и второй: на крайний случай. для себя.
И выпало заранее совсем простое. Последнее сознание - уже пустое. Как это утро раннее в стране "забыты", Как небо без названия в глазах открытых...
Теряя равновесие, потом дыхание Хватаешься за версию: "наверно, ранен". Но, падая, летит из рук в немую пропасть Земля, похожая на круг или на глобус.
И разница потеряна на месте боя. И в области простреленной уже нет боли. Не к месту что-то вспомнилось, часы застыли. Вставай солдат, всё кончилось. Тебя убили.
я звоню как исповедуюсь или молюсь после всего после всего
узнаю голос последнего и остаюсь где нет никого нет никого
гаснет свет в области зримого эта зима для одного для одного
связи нет телефонная линия словно черта после всего после всего
the sky brings neither day nor night to this island of one this lonely telephone lost in the pale winter sun it's neither death nor life it's over before it's begun no laughter no one cryin' lost in the pale winter sun
lost in the pale winter sun lost in the pale winter sun
ЗЫ: Я всегда могла отличить музыку Глебсона от музыки Вадика. С трех нот Я могу отличить Карасевские тексты от Лёвкиных еще быстрее. с двух слов. Что то в этом есть. А что? Это просто Любовь!